"Не надо было идти одному".
Снежная глыба придвинулась еще ближе. Даже если бежать от нее, она все равно настигнет.
Иван убегать не привык. Он стоял раскрасневшийся, шумно дышащий, хмуро глядя на белую громадину. На ее фоне он казался букашкой.
Мозг обреченно хватался за воспоминания.
"Нет, — говорил ему Джордж, — не надо ехать одному. Ты вытащил Володю, а кто вытащит тебя?"
"Пошли со мной тогда”, — отвечал Иван сердито, прекрасно зная, что Джордж не может оставить лагерь.
Но ведь он и пошел сначала не один. Кто же мог предположить, что Володя угробит снегоход на ровном месте в нескольких километрах от лагеря.
"Он тащил меня на снегоходе все это время, — рассказывал Володя Джорджу на ломанном английском, — как на санках. Хочешь верь, хочешь не верь, но так и было".
"Я видел, так что верю, — скривился Джордж. Он только прилег вздремнуть после их ухода. — Но лучше бы вызвали меня. Вместо игр в первопроходцев".
"Да брось, — отмахнулся Володя, — посмотри на этого быка. Он даже не устал".
На самом деле Иван устал. Красный как рак, пропотевший чуть ли не насквозь, он могучими глотками пил воду стакан за стаканом.
"Тебе бывает вообще холодно?" — спросил его Джордж еще на катере, два дня назад. Иван виновато улыбнулся, глядя, как прячутся во тьме огни станции Мак-Мердо. Джордж поежился, облокотившись на борт, и проворчал: "Надо бы мне тоже добавлять в рацион чистый плутоний".
Было такое свойство у Иванова организма — даже погребенный под снегом он не замерзнет сразу. Какое-то время он еще будет вспоминать. Маму. Отца. Любу. Дарью Ивановну, которой в школу через месяц.
"Папа, это правда, что там есть озеро, которое не замерзает?"
Это правда. Иван обещал добраться до него и он добрался. Жаль только, назад пути нет.
Он слегка повернул голову и скользнул взглядом по озеру. Не озеро даже — озерцо. Слабое, чахлое. Гладкое, словно зеркало, оно будто из последних сил отражало нависшее безмятежно-звездное небо. Только что-то с ним было не так, что-то неуловимо неправильно.
Иван прищурился.
Соленая, незамерзающая гладь была подернута изморозью.
На ресницы упали первые снежинки. Стало совсем темно от надвигающегося снега. Тень скользнула по красному снегоходу — в двух шагах, садиться бы да ехать домой! А потом красного не стало видно. Все вокруг побелело. Завьюжило. Налипло, потянуло вниз, к насквозь промерзшей земле.
Отчаянно цепляясь за жизнь, Иван вскинул руки.
И тогда кто-то стальной хваткой вцепился в его широкое запястье.
Пелена спала.
Иван выбрался наружу, сплевывая снег. От напряжения пошла носом кровь, в висках стучало. Он зажал ноздри перчаткой с намерзшим льдом и сел на колени. Сошедший снег распластался по ложбине, замер в тишине.
“Жив, — глубоко дыша, сказал себе Иван, — жив”.
Очки запотели, и он решил снять их. Тогда-то он и увидел ее.
Она сидела в нескольких шагах, незаметная, почти невидимая. Сидела, поджав под себя ногу, выпятив острое сверкающее колено. Тело ее тускло сверкало холодным звездным светом. С плеч спадала пушистая снежная мантия. Она не выглядела снежной — она была снежной, плоть от плоти снежного наста.
Лицо ее было молочно-белым и гладким, ни морщинки, ни складочки. Тонкие маленькие губы сжаты, глаза неотрывно смотрят на Ивана, не моргая. Так ему кажется. Ее белые глазницы пусты, неясно даже, видит ли она.
Иван поднялся на ноги, стараясь не шататься. Снежное создание резко выпрямилось во весь рост, выросло, словно тень. Невысокой она была.
— Спасибо.
— Спаси-ибо, — повторила она. Голос девчачий, низкий, и при этом громкий. Когда она говорила, весь снег звучал. — Живо-ой? — спрашивая, она как будто чуть загибала вверх кончики слов.
— Живой, — облегченно выдохнул Иван. — Чудом просто.
Она хлопнула в ладоши и крутанулась на месте. Мантия ее чуть не разлетелась на снежные хлопья, но послушно собралась обратно. Она сделала несколько шагов, пританцовывая, и оказалась совсем рядом. От нее веяло трескучим морозом. И стало тихо-тихо, как будто замерз даже воздух и звуки в нем.
Ему бы удивиться, или испугаться. Но чудом было то, что он спасся от неминуемой, казалось, гибели. Другие чудеса на фоне этого меркли.
— Ты спасла меня? — спросил Иван.
— Спасла, — ответила она и протянула к нему блестящую ладонь. — Тяжелый. Сильный. Смелый.
В порыве благодарности Иван протянул ей свою руку и пожал. Пожал — и от пальцев до плеча свело судорогой, будто иглу вогнали под кожу. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Прервав рукопожатие, он махнул рукой на север — чтобы размять и отогреть:
— Я оттуда.
— А я отсюда. — Ему показалось, или она улыбнулась? — Оттуда приходят много. Никто не говорит со мной. Молчат.
Грустно она звучала. Печально.
— Приходят и смотрят, — продолжала она. — Ты тоже пришел посмотре-еть?
— А чего бы и не посмотреть. Тут красиво.
— Тут некрасиво, — она присела, выставив остро-сверкающие колени, и ткнула пальцем вниз, — там красиво. Я покажу.
Не успел Иван опомниться, как они оба провалились в снежную темноту. Вынырнув где-то глубоко, они очутились в каменном тоннеле, извивавшемся, словно змея. Света было ровно столько, чтобы видеть очертания скалистых стен. Светился снег или сам воздух — Иван не понимал.
Она оказалась рядом с ним. Взяла его за руку, точно пронзив его ледяными шипами, и потянула — не настойчиво, мягко. Он пошел за ней, чувствуя под ногами что-то мягкое, будто мох. Стояла мертвая тишина. Только его дыхание эхом уносилось по тоннелю и возвращалось обратно.
Они вышли из тоннеля к берегам подземного озера. Вокруг этого озера, на почтительном расстоянии, высились, причудливо извиваясь, ледяные стены, смыкаясь где-то высоко над головой. Со сводов свисали не громадные сосульки-сталактиты, а словно лианы и виноградная лоза, сплетенные из ледяных нитей. У дальней стены вода из озера вздымалась застывшим, замерзшим водопадом. Можно было разглядеть каждую струю, каждую волну.
Вода в озере не была прозрачной. Неясно, была ли она вообще водой, или льдом, или чем-то еще неизвестным человеку. В ней не отражались своды грота. В ней отражалось северное сияние. Изумрудные, лазурные, пунцовые всполохи пробегали по сверкающим стенам, и ледяные цветы оживали.
Иван стоял, пораженный, и налюбоваться не мог.
— Десять лет подряд я ездил сюда, — сказал он тихо. — Бывал на полюсе, объездил все побережье. И думал, что видел уже всё.
Снежное создание стояло рядом и тоже смотрело на озеро. Иван повернулся к ней и спросил:
— Кто ты? У тебя есть имя?
Она не ответила сразу. Встав у самого края берега, она начала говорить задумчиво, певуче, словно вспоминая:
— Наве меня называли. Сиува-пилли меня называли. Кыз меня называли. Млечь меня называли.
— Млечь… — повторил Иван, пробуя имя на слух.
— Так меня называли люди. И уходили. Ты тоже уйдешь и не вернешься.
— Почему не вернусь? — опешил Иван. — Я теперь сюда обязательно вернусь. Еще раз увидеть… чудо.
Она резко повернулась к нему и сковала взглядом пустых глазниц:
— Вернё-ошься?
— Да, — ответил Иван без тени сомнения.
В самом деле, почему бы ему не вернуться снова? После стольких экспедиций? Не через год, так через два.
— Да, — согласился он со своими мыслями вслух и повторил еще раз, глядя в молочно-белое лицо: — Да.
Ее мантия всколыхнулась.
Млечь прильнула к нему. Обняла. Положила голову на грудь.
Сердце с ужасом замерло, чувствуя, как стужа пробирает до костей. Сдавило холодом легкие. Казалось, вместо крови по венам побежала ледяная крошка.
И все-таки он раскрыл свои гигантские руки и обхватил ее, согревая.
Щелк. Щелк.
Две капли упали на снег. Таяла она, или плакала? Кто знает.
— Будет буря. Тебе пора.
Она отстранилась от него, и он смог, наконец-то, вдохнуть. Мгновение спустя она уже сидела на другом конце озера, ведя рукой по замерзшим струям воды, как по струнам.
— Иди. Ты выйдешь к своим.
Иван, как в тумане, нетвердо зашагал по тоннелю на негнущихся ногах. Он шел, шел и шел, петляя, поднимаясь и спускаясь, пока не выбрался на поверхность, к самому побережью. Неподалеку он увидел лагерь и Джорджа, с кряхтением заводящего снегоход.
Обернувшись, он едва заметил вход, спрятанный под снежным навесом и за ледяными пиками.
Вечером, не отличающимся от дня или утра, катер уже увозил Ивана на остров Росса, к станции Мак-Мердо. Володя спал в каюте. Джордж стоял рядом и курил трубку, как заправский моряк.
— Я не рассказывал байку про дурака и слабака? — спросил Джордж.
— Кажется нет.
— Двое друзей поспорили, кто дольше сможет прожить без пищи. Первый продержался год и умер. Второй продержался один день и бросил это дело. Дурака помнят, слабака забыли. Дураку поставили памятник на могиле, а слабак носит к ней цветы до сих пор.
Они помолчали немного.
— Что из этого следует? — спросил Джордж, взмахом трубки приглашая Ивана ответить.
— Что не следовало мне ехать одному, — вздохнул Иван, вглядываясь в снежные берега. — Только ты же и сам собрался один ехать.
— Потому что я тоже немножко дурак. Иначе я бы тут и не оказался.
Переночевав на шумной, многолюдной станции, Иван начал собираться домой. Джордж пришел проводить его.
— На следующий год ждать тебя?
— Жди. Приеду обязательно, — с улыбкой ответил Иван.
Но он не приехал. Ни на следующий год, ни после.
Так прошло шесть лет.
Это лето выдалось холодным. Иван был даже рад - жару он совершенно не любил. Люба куталась в шарф и с тоской вздыхала, если надо было выходить на улицу.
Даша предпочитала не выходить вообще. У нее были особые счеты с холодом. Шесть лет назад она перенесла воспаление легких, неудачно сходив с отцом в зимний поход. Тогда же у нее проявилась астма.
Лето она любила больше всего, потому что только летом могла свободно дышать. Холод летом был для нее предательством со стороны солнца.
— Когда я вырасту, я поеду в Африку, — говорила она, оттягивая уши игрушечному жирафу, — буду лечить зверей.
Они с женой шутя прозвали ее Даша-Айболит. Она не обижалась.
Воскресным утром на излете августа Даша вышла к завтраку в прескверном настроении. Упала на стул, сердито взглянув в пасмурное окно, и принялась ковырять ложкой в каше. От каши шло тепло, кусочек масла плавал как солнышко.
Телевизор рубил новости. Иван обычно выключал его перед едой, но тут и сам прилип к экрану, будто ребенок.
Антарктика.
"Загадочные полосы, найденные на скале неподалеку от станции Мак-Мердо, привели американских ученых в замешательство. Выдвигаются гипотезы о том, что когда-то человек жил и на этих суровых землях".
Стук.
Ложка стукнула о тарелку чересчур громко. Иван виновато смотрит на Любу и выключает телевизор. Та не смотрит на него, смотрит на понурую Дашу.
“У тебя дочь болеет, — сказала она шесть лет назад, — подождут твои экспедиции. Побудь дома, сходи с ней в зоопарк, а не тащи в походы”.
"Я знаю, я виноват, что она заболела. Не надо было…"
"Я никогда не говорила, что ты виноват. Просто останься с ней".
Он остался. Но в зоопарк они так и не сходили.
— Последние выходные, может прогуляемся, — предложил Иван после завтрака. Даша с сомнением посмотрела в окно, ничего не ответив. Люба, собирая тарелки, ответила за нее:
— Даше еще книжки “на лето” читать.
— А ты? Арбуз купим, а то не ели еще в этом году.
— Ты бы еще мороженое предложил купить, — съязвила Люба и удалилась на кухню. Даша переместилась в свою комнату, оттуда доносился ее кашель.
Иван растерянно торчал посреди квартиры, а потом с досадой махнул рукой:
— Я тогда один пойду прогуляюсь, — негромко сказал он, — пива хоть холодного бахну.
Никто ему не ответил.
На улице было промозгло. Прохожие прятали носы в воротники. Детвора бегала в расстегнутых куртках, воображая себе настоящее лето.
Иван шел без куртки, как обычно. Ему не было холодно, но сырость ему не нравилась. Нависшие свинцовые тучи — тоже.
— Сегодня, передавали, сильный южный ветер, — болтали старушки на остановке. — Небось погреемся.
"Вот Даша обрадуется", — подумал Иван и зашагал веселее.
Один поворот, другой, перекресток. Под ногами летают пакеты, бумажки и еще даже не пожелтевшие листья.
Южный ветер действительно крепчал. Только он не был теплым.
Хруст.
Иван замер на месте, и на него налетел идущий сзади мужичок. Иван этого даже не заметил.
Под ногой хрустнул лед.
Он огляделся.
В парке обеспокоенные мамы и бабушки упаковывали сопящие свертки в коляски и тащили упирающиеся цветастые комбинезоны за руки. Какая-то машина заглохла на перекрестке, не тронулась на зеленый, и улицу заполнили недовольные сигналы.
Иван посмотрел на небо. Свинцовые тучи разметало в клочья. Небо стало белым.
А потом все стало белым и жутко безмолвным. Снег шел не сверху, его принес невиданной силы ураган. Принес и закружил, растворил в воздухе, вывесил снежный туман.
Все скрылось под изморозью. Все стихло под изморозью. Машины, люди — все притихли. Дома торчали из тумана черными глыбами.
Пацан, качавшийся на качелях, замер вместе с качелями, будто примерз. Лицо его было белым. И Млечь была рядом, конечно, смотрела своими пустыми глазницами в его белое лицо. Иван сглотнул. Смерть от обморожения он видел не первый раз.
— Почему он молчи-ит? — с сожалением спросила она. — Никто не говорит со мной. Кроме тебя.
Она встала и пошла к нему. Иван услышал, как лопнули стекла где-то недалеко. Ему стало зябко — это значило, что вокруг стоял трескучий мороз.
"Даша… боже".
Ему ясно представилось, как она заходится кашлем, как холод сжимает ей горло.
Млечь подошла близко-близко и дотронулась ледяными пальцами до его груди. Она не изменилась за эти шесть лет. Невысокая, хрупкая, с ниспадающей снежной мантией. Как и тогда, Иван чувствовал себя словно при смерти.
— Ты обещал. — В ее голосе прозвенел упрек.
— Я вернулся бы, — ответил он, не особо веря в то, что говорит, — позже.
Он услышал, как треснула стена соседнего дома, зазвенела оледеневшая штукатурка. Глухо грохнулась водосточная труба.
— Я сначала просто ждала. Делала зарубки каждый день. Потом перестала. Потом испугалась. Что с тобой случило-ось?
Она прижалась к нему, и его пробил озноб.
Дом рядом начал давать крен. Хруст бетонных плит раздавался дальше по улице. Через три квартала стоит еще один дом. На четвертом этаже дрожит от неожиданного холода женщина и судорожно держится за ингалятор девочка-подросток. И ничего не понимают, ничего не знают.
— Идё-ом, — почти ласково сказала она. — Идем со мной.
Иван закрыл глаза и стиснул зубы.
— Я не могу, — прошептал он, — не могу просто так...
— Ты нужен мне. Нужен.
“Нужен, нужен, нужен” — эхом разнеслось по улице.
Треснула еще одна стена. Еще один дом.
“Если я пойду с ней, — осенило его, — это все прекратится”.
— Хорошо, — сказал он, обняв ее в ответ. — Только скорее.
Он поднял взгляд в небо и вдруг сквозь снежную пелену увидел мерцающие звезды.
Услышал, как они поют.
Потом звезды упали вбок. С ними упал и Иван. Упал прямо на берег подземного озера.
Вдох.
Легкие наполняет обжигающе-бодрящий воздух Антарктики. Перед глазами лазурные и изумрудные всполохи.
— Краси-иво?
Она появляется рядом и то ли спрашивает, то ли утверждает. Ее тело, угловато-острое, переливается в мерцающем свете.
Иван еще не до конца осознал, что он, похоже, больше никогда не увидит ни жену, ни дочь, ни мать, ни отца. Ужас и отчаяние еще не накрыли его, не успели.
Но сейчас он смотрит на расцветающие ледяные цветы, лежа на таком родном снеге, и сам не замечает, как улыбается.
Иван нашел станцию Мак-мердо заброшенной. Его не покидало ощущение, что здесь уже много лет не было ни души. Чего быть не могло, ведь репортаж отсюда он смотрел всего два дня назад. Пролив сковало льдом, и он смог дойти до станции пешком.
Забравшись повыше, он вглядывался в океанские глади и не видел ни корабля, ни самолёта. Океана он тоже не видел. Он видел только лед.
Он хотел знать, что происходит там, по ту сторону полярного круга. Хотел знать, что там все вернулось на круги своя, и его жертва не напрасна. Но не было никого, кто мог бы ему рассказать. В Антарктиде не осталось ни единой живой души.
С того момента, как он снова попал сюда, к таким родным снежным просторам, он почти не видел Млечь. Не хотел видеть. Она уже не вызывала у него жалость, только злость.
— Ты знаешь, что там? На севере? — допытывался он у нее в редкие встречи.
— Не знаю. Мне нельзя туда.
— Ты была там — и все замерзло. Все растаяло с твоим уходом?
— Что — всё?
— Снег, лед. Иней, — терпеливо объяснял Иван, будто маленькому ребенку. Млечь отвечала, не глядя на него, хмурилась:
— Я не знаю, что они делают, когда я не смотрю. Когда я смотрю — они не тают.
Иван махнул рукой и прекратил ее расспрашивать.
Глупые пингвинята забредали в его грот с подземным озером. Они жались к нему, веря, что такой большой и теплый не даст их в обиду. Млечь с завистью смотрела, как он возился с ними. Когда она попыталась взять одного на руки, бедняга мгновенно замерз.
— Никто не говорит со мной, — жаловалась она. — Кроме тебя.
Иван отводил пингвинят домой, к своим. Иногда стая не принимала их назад. Тогда их заклевывали поморники.
Иногда Млечь появлялась из ниоткуда и обнимала его. Тогда Иван закрывал глаза, чтобы не сойти с ума от жуткого холода, и память подсовывала ему то мертвых пингвинят, то живую дочь. Ему хотелось бы заплакать, но он не мог. Вымерзли слезы.
День шел за днем. Ивану начинало казаться, что выжил только он.
— Ты не оди-ин выжил, — возражала она, — я выжила.
Он перестал выходить на берег и смотреть вдаль. И когда по гроту разнеслись звуки шагов, он не сразу осознал, что это не очередной заблудший зверь.
А потом он услышал кашель.
До боли знакомый кашель.
Она вошла, освещая путь фонариком, тяжело дыша через респиратор. У нее были всё те же светло русые волосы, серые глаза. Но когда она сняла маску…
Это без сомнения была Даша. Только взрослая. Иван всегда плохо угадывал возраст, ему показалось, что ей столько же, сколько ему.
"Быть не может. Неужели я сплю?"
Она, похоже, сомневалась в реальности не меньше. Даша опустила рюкзак на снег, села на него, не спуская глаз с Ивана, и снова хрипло закашлялась.
Вытерла губы и огляделась.
— Это и есть та самая пещера?
Иван кивнул, собираясь с мыслями.
— Значит, это правда. Все, что ты рассказывал как сказки.
Иван пришел в себя.
— Даша… это ведь ты?
— Да, это я, папа, — она горько усмехнулась, — просто мы не виделись тридцать лет. Немудрено, что ты подзабыл.
Иван подошел ближе и сел на снег, глядя на дочь с несмелой улыбкой.
— Ты… искала меня?
Она пожала плечами.
— Не знаю, пап. Лучше бы я тебя не нашла. Я думала бы, что ты просто погиб тогда, в Лютую Стужу. А не бросил нас с мамой.
Ее губы дрожали. Иван видел, что Даша едва сдерживает слезы. Он придвинулся ближе, и попытался коснуться ее.
— Ты жива. Это главное. Я ушел, чтобы вы жили.
Она ответила не сразу.
— Ты знаешь, что урожай замерз? Земля промерзла? Скот погиб?
Иван кивнул. Он не знал этого, но догадывался еще тогда, стоя в объятьях Млечи.
— Мы голодали, пап. По-настоящему. Я просыпалась утром от того, что сводило желудок от голода. Надевала все, что было в доме, и шла искать тебя, твое тело среди других. Каждый день. Провожала голодным взглядом каждый кусок хлеба, что мама выменивала на мои лекарства. А ты? Где был ты? Развлекался тут, со своей снегурочкой?
Она уже кричала, а не говорила, и слезы текли по щекам и тут же замерзали. Крик сорвался кашлем, и она закрыла рот ладонью и зажмурила глаза от боли. Иван потянулся к ней. Она отпрянула, а потом дала обнять себя.
— Ты был нужен нам, — рыдала она сквозь кашель, — нужен.
"Если бы я остался, было бы еще хуже", — мог бы возразить он. Но не стал. Просто погладил ее по голове. Она всхлипнула и вытерла слезы. Вдохнула и выдохнула глубоко, несколько раз.
— Ну вот. Теперь всё. Всё позади, волноваться больше не о чем, — говорила она, будто уговаривала себя и сама же себе не верила.
— Не о чем, — сказал Иван, — ты молодчина. Как там мама?
— Мама умерла десять лет назад.
Иван вздохнул. Он попытался посчитать в уме возраст Любы, но не смог. Числа путались в голове. Но если их дочь уже такая взрослая, то чему уж тут удивляться...
— Странно, что ты спросил, — заметила Даша.
Иван непонимающе взглянул на нее, прервав объятия:
— Почему странно?
— Потому что ты никогда не спрашивал, как она там, когда приезжал сюда, в эти свои никому не нужные экспедиции.
— Ненужные, надо же! — Иван словно получил удар под дых. — Ты сама не видишь разве, зачем сюда можно было приезжать? Просто посмотри, какая здесь красота!
Он осекся. Даша смотрела на озеро, на нежные блики и узоры на стенах, но она будто не видела их.
— Смотри на нее сам, — резко выбросила она, — с меня хватит. Этот холод, этот снег. Ненавижу их. Ты всегда любил их больше, чем меня. Вот и оставайся с ними.
Она резко поднялась, схватила рюкзак и потащила к выходу.
Иван тоже вскочил вслед за ней, но потом замер, понуро опустив голову.
Окликнул ее:
— Даша.
Она остановилась. По привычке обернулась. Смотрела на него с ненавистью и мольбой одновременно.
— Ты права, наверное. Забудь про меня. Не губи себя в снегах. Ты еще можешь поехать в Африку. Как ты хотела в детстве. Туда, где тепло, жирафы...
— Африка тоже замерзла, пап. Жирафы умерли.
И она ушла.
Когда ее шаги стихли, из стены выросла Млечь и стала позади Ивана.
— Она приходила к тебе-е?
— Приходила.
— Она хочет забрать тебя? Ты ей нужен?
Иван покачал головой.
— Уже нет. Когда-то был нужен. Наверное. Она никогда мне этого не говорила.
Млечь присела на корточки и принялась что-то чертить на снегу.
— К тебе пришла. А мои сестры не приходят. И они не зовут меня назад. Я жду, они не зовут. Почему?
Она посмотрела на Ивана, но он не слушал ее.
Следы Даши засыпало снегом уже на следующий день. Где-то вдали то и дело вспыхивали сигнальные ракеты, доносился хруст льда, но и тот вскоре стих. Добравшись до берега — идти пришлось куда дольше, чем он думал, — Иван увидел огромный ледоход, держащий курс к горизонту. Чайки недовольно кружились неподалеку, согнанные со своих мест. Ледяное крошево в воде — сколько хватает глаз.
"Могло бы быть еще хуже. Неужели она не понимает? Гораздо хуже".
Иван снова наведался в Мак-Мердо, надеясь, что люди вернулись на станцию. Увы. Побродив по станции, он заметил знакомый катер, вмерзший в лед у пристани. Иван поднялся на палубу, и его настигли воспоминания. Сколько раз он отправлялся с острова на материк и потом назад? Сколько раз из них с ним был Джордж, смурно курящий трубку и рассказывающий очередные байки?
Он вдруг ясно представил его рядом с собой, увидел, как огонек трубки выхватывает орлиный нос и испещренную рытвинами щеку.
— Я не рассказывал тебе байку про шамана и солнце? — спросил он много лет назад, еще до последней злосчастной экспедиции. Иван тогда покачал головой и улыбнулся, приготовившись слушать.
— Жил на свете один шаман. Этот шаман чем-то провинился перед своими соплеменниками, и они сказали, что убьют его на рассвете. Поздно вечером шаман вышел в поле и принялся камлать. Он приказывал солнцу не подниматься вовсе, уговаривал его, угрожал ему, всю ночь. Но солнце все равно взошло.
— И шамана убили?
— Нет. С первыми лучами солнца он сделал правильные выводы, смазал лыжи и умчался прочь.
Иван, уже в настоящем, покачал головой. Не было больше Джорджа. Никого не было из родных, друзей, близких. Всех он пережил.
“Даша жива, — напомнил он себе, — Даша жива. Ради этого всё. Для этого ты нужен, чтобы она жила. Даже если ей на тебя плевать”.
На станции Восток тоже было пусто. Иван смог завести генератор и попытался включить радиостанцию. Но та не работала.
"Узнать бы хоть, какой сейчас год".
Он сломал дверь жилого отсека и попытался улечься на чью-то не застеленную кровать. Ему было тесно и неуютно. Шерстяное одеяло царапало изнеженную снегом кожу.
"Человек ли я еще", — думал он иногда.
Млечь пришла с ним. Она долго смотрела в зеркало на собственное отражение. Просто стояла, не отводя взгляда от себя самой. Она бродила по станции, трогая стулья, шкафы, технику, куртки и чашки. Все это обращалось в лед.
— Не чувствую, — сказала она вдруг.
— Чего? — не понял Иван.
— Сестер. Они не касались этого всего. Где они? Почему я их не чувствую?
В голосе ее он слышал отчаяние. Иван вздохнул и подошел к ней. И обнял, как обычно, костьми вбирая холод и стужу.
Иван вернулся к гроту один. Млечь скрылась куда-то, ни слова не говоря, как всегда. За несколько километров до побережья он настороженно прислушался: какой-то неясный далекий гул разрывал холодную тишину. Приблизившись, он понял — это лопасти вертолета. Вскоре показался и он сам — красный, тяжелый, вытянутый, с тремя огромными винтами. Он никогда таких не видел. Прогрохотал над головой и унесся куда-то за скалы в сторону полюса.
Иван не удивился, обнаружив свежие следы у входа в грот. Он удивился гораздо позже, дойдя до подземного озера и услышав такой знакомый астматический кашель.
— Даша? — вырвалось у него.
Фигура в полярной куртке обернулась. Светло-русые волосы, серые глаза. Вылитая Даша. Но это не могла быть Даша. Или время повернуло вспять, и ей теперь двадцать?
Серые глаза расширились. В них читался и страх, и жгучий интерес. Девушка откашлялась, вдохнула несколько раз из ингалятора и внезапно перекрестилась.
— Я Надя. Мою маму звали Дарья. Дедушка, это правда ты?
“Звали”.
У Ивана подкосились ноги, и он сел на снег.
Надя подошла ближе, держалась чуть настороженно. Рюкзака у нее не было, только сумка через плечо.
— Всё как мама рассказывала, — говорила она, осматриваясь. — А я верила и не верила. Ну не может же человек прожить столько лет в таком холоде, правда? На тебе даже куртки нет.
Иван изумленно посмотрел вниз, как будто впервые увидел собственное тело. Футболка вздымалась вместе с дыханием, и стала белой то ли от холода, то ли от редкого солнца. Джинсы облепил снег, и снег этот таял и намерзал снова. Он открыл ладони и посмотрел на них. Ладони были красными и горячими, как всегда.
Надя подошла совсем близко и наклонилась, протянув руку. Казалось, она хочет потрогать его, будто неведомую зверушку. Это Ивану не понравилось, и он отодвинулся.
Рука Нади замерла.
— Мама вернулась убитая горем. Я долго ее упрашивала, и она всё мне рассказала. И я тогда не поняла, почему она бросила тебя здесь. Зато потом догадалась, и пришла исправить ее ошибку.
Она извлекла из наплечной сумки деревянное распятие и направила на Ивана. Тот смотрел на нее с недоумением.
— Мама просто не увидела, что тут дело нечисто, — сказала Надя, — я всё ясно вижу. Я спасу тебя, дедушка.
Она приблизилась с распятьем, тяжело дыша. Иван понял, что она боится.
— In nomine… — начала она тихо, а потом громче и громче: — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Exsurgat Deus et dissipentur inimici ejus: et fugiant qui oderunt eum a facie ejus.
Она чересчур уж повысила голос, и Иван, привыкший к тишине, поморщился. Глаза у Нади блеснули, и она с воодушевлением продолжила читать молитву.
“Голос у нее другой, — подумал Иван, — у Даши мягче был голос”.
Окончив, девушка порылась свободной рукой в сумке и достала склянку с плотно забитой пробкой. И тут Надя растерялась, потому что обе руки у нее оказались заняты.
— Даша умерла? — тихо спросил Иван.
— Не заговаривай мне зубы и изыди, — с напускной смелостью заявила Надя вместо ответа. Иван поднялся, приблизился — она отшатнулась, но не отошла — и взял спокойно распятие из ее рук. Провел ладонью по заиндевевшему дереву — и с креста закапали слезы подтаявшей воды.
— Не от чего меня спасать, — покачал он головой. — Скажи мне, пожалуйста, как она жила? Как погибла?
— Нет, нет, нет, — замотала головой Надя. — Ты мне просто голову морочишь. Испугался святой воды, я же вижу.
Иван взял из ее рук и склянку тоже. Зубами выдернул пробку и перевернул.
— Боюсь, теперь это святой лед. Оставь это, прошу. Просто расскажи мне.
Надя прикусила губу.
— Не помогло. Но есть и другие методы. Я сейчас….
Она отвернулась, копаясь в сумке, и вдруг замерла, увидев что-то в отражении озерной воды.
Млечь стояла на другом конце грота и смотрела на них.
Надя выхватила из рук Ивана распятие и направила на Млечь. Та исчезла и вмиг выросла из снега в шаге от них, с интересом разглядывая крест. Протянула ледяную ладонь и коснулась пальцами.
Надя вскрикнула и выронила распятье.
— Нет, — покачала головой Млечь, — не чувствую их. Где они-и?
— Ладно, — потирая замерзшую ладонь, сказала Надя. — Попробуем так.
Она сунула руку за пазуху и выхватила пистолет. И прежде чем Иван успел ударить по руке, держащей оружие, Надя выстрелила в Млечь в упор. Вскрикнула от боли, выронила пистолет, уставилась непонимающе на деда.
А тот не смотрел на нее.
Он и сам не знал, чего испугался. Что ледяное тело рассыплется на осколки? Растает?
Ничего этого не случилось. Млечь как стояла, так и осталась стоять. Только держала пулю двумя пальцами и крутила ее перед глазами.
Надя согнулась, держась за руку. На ее лице читалась обида.
— Я пришла за тобой, а ты… Так, значит, со мной?
— Я не просил тебя приходить и палить из пушки, — сказал Иван. — Я не одержим. И она не держит меня здесь.
— А кто тогда?
На это Иван не ответил.
Надя выпрямилась и с ненавистью взглянула на Млечь.
— Я тебя запомню, — сказала девушка, — я еще придумаю, как с тобой разделаться.
Оставив всё в снегу - и распятие, и пистолет, - она медленно пошла к тоннелю, придерживая ушибленную руку. Перед выходом она обернулась:
— Дедушка, — в ее голосе была мольба, — идем со мной. Пожалуйста.
— Даша умерла? — снова спросил Иван.
Надя всхлипнула.
— Да. Два года назад.
— Отец жив?
— Не знаю. Не видела его десять лет.
— Так ты одна?
— Муж полярник.
Иван понуро покачал головой.
— Я тебе не нужен. Оставь меня здесь. Это будет лучше всего.
Надя постояла еще немного, а потом нетвердым шагом пошла прочь.
Млечь очутилась рядом с Иваном и присела, подняв ворох снежинок белой мантией. Протянула ему ледяную ладонь — словно искусно высеченную. Пуля лежала на ней зубом невиданного зверя.
— Это подарок? Мне-е?
— Это смерть.
— Она говорила со мной. Как ты, — взволнованно продолжала Млечь. Похоже, Ивана она не слушала, — и дала мне подарок. Сестры ничего мне не дарили. Они сказали ждать их тут. Никуда не уходить. Я ушла за тобой, и думала… думала, они придут и накажут меня. А они не пришли.
Он стал чаще замечать вертолеты в небе. Корабли в море. Диковинные гусеничные машины иногда выползали на побережье, царапали лед когтями и уходили. Станция Мак-Мердо вновь осветилась огнями. Посреди острова Росса вырос новый большой купол.
Иван слишком привык уже к безлюдной белой пустоте. Шум машин нервировал его. Он все чаще прятался в гроте, слушая, как звенит лед. А вот Млечь не находила себе места. Она стояла то на восточном, то на западном побережье, и всматривалась вдаль. Иногда она ложилась на кромку льда и часами смотрела в море. Иван поначалу ходил с ней, а потом перестал. Помочь ей было не в его силах.
Однажды, вглядываясь в лазурную гладь озера, Иван увидел бегущую по воде рябь. Сверху посыпались комья снега, а из длинного тоннеля раздавался глухой рев двигателей.
Иван быстро добрался до выхода и увидел, что тот занесен снегом. Это его никак не обеспокоило — он прошел сквозь снег, как нож сквозь масло.
И чуть не сшиб ее с ног.
Она стояла спиной и говорила по рации:
— …подземное озеро, не представляет геологической ценности. Продолжаем готовиться к бурению. Прием.
Рация молчала. Женщина уставилась на нее непонимающе, потом повернулась — и увидела Ивана. А он разглядел ее.
Стоило ли удивляться, что волосы ее были русыми, а глаза — серыми?
Она автоматически продолжала нажимать кнопку на рации, но рация молчала.
— Ты — дочь Нади? — спросил Иван.
— Не понимаю, какое твое дело, — резко ответила женщина и попыталась уйти. Иван перегородил ей дорогу.
— Почему ты здесь? Почему вас всех сюда тянет?
— Дай пройти, — прошипела она и вдруг зашлась знакомым кашлем. Вдалеке раздался мужской голос:
— Дина! Эй! Где ты?
— Здесь! — перебарывая кашель, отозвалась она. — Иду!
Пошла на крик, туда, где виднелась большая красная машина и доносился гул мотора. Иван пошел за ней. Шли по свежевспаханному гусеничному следу.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Иван.
— Нет, — отрезала Дина, — и знать не хочу.
— Врешь, — догадался он, — знаешь. Что ты здесь делаешь?
Она резко повернулась:
— Собираемся выжать из этой ледяной помойки все соки. Пробурить, распилить и растопить. Забрать все без остатка, что тут есть. Уголь, нефть — все, что можно сжечь и согреться!
Голос ее звучал приглушенно. Она будто бы говорила так, чтобы никто больше ее не слышал, кроме Ивана. И в то же время ей хотелось кричать. Она с силой пнула спрессованный гусеницами ком снега, повернулась обратно к машине… и замерла.
Машина больше не была красной. Она медленно покрывалась корочкой льда. Мотор забарахлил, зачавкал и после жуткого треска умолк. На вытоптанной поляне лежали засыпанные снегом детали буровой установки, провода и ящики. И люди…
Млечь вышла из-за корпуса машины, ведя по ней ледяной пятерней. Снежная мантия развевалась, глазами она впивалась в металл. Губы шептали что-то, неслышно, печально.
Дина медленно опустилась на снег. Она не отрываясь смотрела на лежащих людей — пять засыпанных снегом тел. Иван уже был рядом с ними, деловито осматривал.
Он не был напуган и, в общем-то, не особенно был бы тронут их смертью. В Антарктиде смерть не казалась чем-то пугающим, чем-то неожиданным. Кроме того, иногда ему казалось, что он сам-то уже не живой.
Для двоих было слишком поздно — Ивану пришлось закрыть им глаза. Трое еще дышали, хотя и с трудом. Иван подтащил их друг к другу — это оказалось куда легче, чем он думал. Обнял. И зажмурился.
Тук.
Тук.
Сердце извергает протуберанцы тепла. Ивану кажется, что прошли мгновения. Но когда он открывает глаза, то никого уже нет. Вдали большая красная машина буксирует большую белую машину, ревя от натуги и отравляя воздух черным дымом. За ними тянется тяжелый след, почему-то белесо-розовый. Иван присмотрелся и вздрогнул: зазевавшийся птенец угодил прямо в жернова гусениц.
Нет ни ящиков, ни тел. Кто из тех троих выжил? Кто погиб?
Дины тоже не было.
Млечь была. Она стояла позади Ивана, держась за его плечо, и тихонько сказала:
— Мне не нравится, что они приходят.
Иван промолчал. Ему самому это не нравилось.
Вернувшись к гроту, Иван обнаружил, что грота больше нет. Резной потолок осыпался прямо в сияющее озеро, превратив его в полное слякоти лужу. Млечь не обратила на это внимания. Она все чаще сидела на берегу, иногда забираясь высоко в скалы. Раньше поморники недовольно кричали, завидев ее или Ивана. Теперь и они куда-то запропастились. Исчезли, бросая свои каменные гнезда. Иван видел, как стайка поморников улетала на север. А с севера им навстречу шел ледокол. Шел медленно, методично круша лед.
— Они не должны приходить сюда, — говорила Млечь неизвестно кому. — Они должны уйти.
— Да. Но они уже не уйдут, — покачал головой Иван. Ему стоило большого труда вскарабкаться вслед за ней. А она, услышав его голос, легко перескочила со скалы на скалу, будто примерзая ледяными стопами к камням. Снежная мантия окутала и ее, и гору. Снежинки засыпали брошенное чаячье гнездо. Она уставилась на Ивана и сжала губы в тонкую нить.
— Почему?
Иван собрался с мыслями. Его взгляд скользнул по склону скалы. Два или три поморника сидели на яйцах, недовольно вращая головами и нервно вычищая перья. Они глядели вслед тем, кто улетел, и противно кричали.
Иван посмотрел в сторону станции Мак-Мердо. Там теплилась жизнь, сверкали огоньки и шел дым из труб. Но даже там было настороженно тихо и пустынно. Тогда Иван всмотрелся в корабль и спросил сам себя — есть ли на нем девушка с серыми глазами и русыми волосами?
“Конечно есть, — ответил он сам себе, — иначе просто и быть не может”.
— Простого ответа у меня нет, — сказал он вслух, — но есть маленький, очень маленький шанс, что я… В общем, знаешь, я должен пойти к ней.
— Нет, — она замотала головой, — не ходи. Ты нужен мне.
— Не я. Тебе нужны твои сестры. Раз они не приходят к тебе, ты должна найти их сама.
— Они сказали… они сказали сидеть здесь. — В ее голосе слышался испуг. — Ждать здесь. Не мешать им. Не лезть. Я не должна никуда уходить.
— Значит, они забыли про тебя. Найди их. Напомни им.
— А если они прогонят меня? — скулила она жалобно.
— Тогда ты будешь твердо знать, что не нужна им. Не надо будет мучиться и гадать.
Млечь схватилась за голову и еле удержалась на скале, чуть не рухнув вниз.
— Нет. Нельзя. Нельзя!
— Тебе страшно, — спокойно сказал Иван, хотя сердце его колотилось бешено. — Мне тоже. Я боюсь туда идти. Но я должен прийти к ней сам.
— Бои-ишься? — заинтересованно спросила Млечь. Она вмиг оказалась рядом и положила ладонь ему на грудь. Сердце сжалось от холода, но отбивать дробь не перестало. Рука Млечи дергалась в такт, по ней гуляли волны.
— Правда, боишься. Тогда иди.
Она вдруг метнулась куда-то, запорошив Ивана снежинками из своей мантии. Проморгавшись, он не увидел ее нигде. Зато корабль приблизился, надвинулся, словно айсберг.
Иван посмотрел на свои большие красные ладони. Они дрожали.
Лишь к вечеру, когда достаточно стемнело, Иван решился выйти на берег. Корабль пришвартовался в нескольких километрах и таинственно молчал.
“Надо добираться вплавь”.
Плавать он ни разу до этого не пробовал. Погрузившись в холодную воду с головой, он открыл глаза. Где-то в глубине мерцали тревожные огни, двигались большие беспокойные тени. И ледяная стена уходила туда, прячась в темноте.
У него получилось дышать под водой. Или просто не дышать. Работая руками и ногами, он плыл — медленно, незаметно — держа курс на стальной киль. Обогнув внушительный форштевень, крошащий лед на черепки, Иван вынырнул у кормы. Цепляясь за сварочные швы и мелкие вмятины, он добрался до палубы.
Дежуривший часовой смотрел куда-то в сторону и выглядел расслабленно. Он явно не предполагал увидеть сегодня ничего интересного. Иван аккуратно перелез через фальшборт и скрылся за углом. Там он чуть не столкнулся со вторым часовым. Молодая девушка стояла у двери по стойке смирно, сосредоточенно вглядываясь в темноту. Изо рта ее то и дело вырывались облачка пара.
Отступив, Иван присел у катушки с канатом и прислушался. Мимо проходили еще двое караульных, перешептываясь.
— Видал Нинку? Стоит, вдохнуть боится.
— Ты бы тоже боялся. Астматичка сама не своя второй день. Под руку не попадайся.
— Это и странно. Вроде тихо всё. Разведданные не подтвердились, опасности нет.
— Ага. Или нам сказать забыли.
Иван не понимал, как они не заметили его. Сердце его колотилось словно колокол. Он почувствовал, что носом вот-вот пойдет кровь.
Окинув взглядом надстройку, он заметил светящееся окошко на верхней палубе. Снова вцепившись в стенку, он пополз наверх. Тихо, не дыша, подошел к окошку и заглянул внутрь.
Русые волосы, серые глаза. Только очень уставшие, пронзительно обреченные. На ней утепленная военная форма — непохожая на те, что помнил Иван. На поясе кобура, на груди то ли орден, то ли памятный знак, на котором отчеканено имя “Радмила”, а фамилию разобрать не удается. Она улыбается, разговаривая с экраном, которого Иван не видит. Зато он слышит, что она говорит, и что ей отвечают.
— Не обижаешь бабушку?
— Нет, что ты. Мама, а ты скоро вернешься?
— Скоро, маленькая. Мы почти закончили. Не мерзнешь?
— Немножко. Бабушка не дает растопить печку как следует. А ты?
— Честно? Мерзну. Тут очень холодно.
— Я слышала, там очень красиво.
— Нет, — отрезала Радмила, — поверь мне, это страшное место. Очень страшное.
По ту сторону экрана приумолкли, будто размышляя, что на это ответить.
— Бабушка зовет кушать. Позвать ее?
— Нет, мы же недавно говорили. Передавай привет. И приятного тебе аппетита.
— Спасибо. Пока, мам!
Экран погас. Радмила какое-то время смотрела на него, закусив губу, а потом отодвинула и вздохнула, закрыв глаза. Побарабанила пальцами по столу и нажала какую-то кнопку.
— Доложите обстановку.
— Всё спокойно. Караульные все на постах, радары молчат, — отрапортовал раскатистый бас, а потом продолжил более фамильярно: — Госпожа капитан, чего вы волнуетесь? Никто не будет на нас нападать. Обстановка уже не та. Все знают, что добыча ресурсов нам не по зубам, мы никому не мешаем, нам никто не мешает.
— Забыла тебя спросить, — строго, но беззлобно ответила Радмила, — смотри лучше в оба.
— Есть смотреть в оба.
Встав из-за стола, она прошлась по каюте, а потом спроецировала на белый экран карту Антарктиды. Иван даже не сразу понял, что это она. Очертания сильно изменились. Ледяной мост соединил ее с Южной Америкой, и ледяные клещи будто бы готовились схватить Австралию.
Радмила вывела поверх карты какие-то линии и кружки, в которых Иван уже ничего не понимал. Он отодвинулся от окна, чувствуя себя неудобно. “Подглядываю, как мальчишка”. С верхней палубы хорошо было видно материк. Тускло светилась Мак-Мердо, вдалеке зажегся маяк, которого Иван раньше не замечал, и доносился едва слышимый звук бурения.
Он вздрогнул, услышав заливистый кашель. Потом услышал шаги: кто-то шел по верхней палубе. Часовой, должно быть. Только спрятаться здесь уже негде. Либо сигать вниз, либо…
“Была не была”.
Иван подошел к двери, открыл ее и оказался в капитанской каюте.
Она увидела его. Увидела, выронила дыхательную маску из рук. Не отшатнулась, не испугалась. В серых глазах было что-то нездоровое, что-то пугающее. Она… ликовала?
— Радмила.... — начал было Иван, как вдруг она выхватила из кобуры ствол и вогнала пулю ему в голову.
Он упал. Ему, в общем-то, необязательно было падать. Он уже понимал, что умереть так просто не сможет. Но тело этого еще не поняло, и потому сокращалось в агонии и глушило сердце и легкие. Для Радмилы он был трупом.
В дверь кто-то вошел и замер на пороге, издав удивленный возглас.
— Нападение, — коротко произнесла Радмила, — Только что произошло нападение на офицера флота. Это диверсия. Согласно приказу главнокомандующего, приказываю открыть огонь по целям.
— Есть открыть огонь по целям!
Корабль ожил. Его недра загудели, задрожали. И так тихо, так спокойно, будто не желая никого разбудить, корабль принялся извергать смерть.
Вууумм.
Торпеда.
Вууумм.
За торпедой.
В каюту вбегает еще кто-то, спотыкаясь о тело Ивана и чуть не падая. Кричит раскатистым басом:
— Ты что творишь?! Не было никакого приказа! Нас же самих накроет...
Ответа Иван уже не слышит, потому что раздается оглушительный грохот. Корабль швыряет, будто щепку, и разбивает в клочья, а Иван погружается в ледяную воду. Мимо проплывают осколки. Иногда что-то с шипением врывается в воду, успокаивается и присоединяется к медленному всеобщему погружению на дно. Один такой ошметок переворачивает Ивана, и он оказывается лицом к лицу с часовой Ниной. Половина ее лица обгорела. Иван хотел бы закрыть глаза, но не может. Он смиренно ждет, когда темнота сгустится, чтобы не видеть.
Но этого не происходит. На мгновение перед ним проносится молочно-белое лицо с пустыми глазницами. Ледяные руки подхватывают его и утаскивают прочь.
Он приходит в себя на берегу, на твердой земле. Подняв ладонь к лицу, он замечает на ней прилипшую тину и песчинки.
— Тебе тоже подарили такую штуку.
Млечь сидела рядом и протягивала ему пулю. Иван автоматически дотронулся до лба и наткнулся пальцами на зарубцевавшийся шрам. Он сел и увидел, как пляж вокруг медленно затягивается льдом. Деревья на берегу в ужасе ждали, когда ледяная волна доберется до них. Казалось, они помнили, как это случилось прошлый раз.
— Ты снова меня спасла.
— Я ухожу, — сказала Млечь. — Я ухожу искать своих сестер.
Иван кивнул.
— Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?
Ему послышалось, или она усмехнулась?
— А ты пойдё-ошь? — И, не дождавшись, ответила сама, глядя в небо: — Я найду их одна. Я справлюсь.
— Ты справишься, — заверил ее Иван, — ты точно справишься.
— Ты тоже справишься. Прощай.
Она взметнулась ввысь — и пропала, растворилась между звезд, слилась с Млечным путем.
Иван потер глаза и осмотрелся. Вдалеке пылало зарево. Чем бы Радмила не ударила по Антарктиде, это что-то еще не успокоилось. Ни Антарктиды, ни Радмилы больше не было.
Зато была девочка с серыми глазами и русыми волосами, смотрящая в окно в ожидании мамы.
Иван медленно шел по чуждому лесу, заново вспоминая запахи коры, смолы и прелой травы. Ему было досадно, что он не узнал имени девочки. Не знал ее возраста. Не знал города, где она живет, даже страны.
В общем-то, он не был до конца уверен, что нужен ей.
“Но лучше я спрошу это у нее, а она мне ответит”.
Когда взошло солнце, замерзший было берег оттаял. Прибой подцепил брошенную на песок пулю с капельками Ивановой крови и унес в морские глубины.
Комментариев нет:
Отправить комментарий